Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
— За Турыгиным логом.
— Изменилось, поди, и там?
— Да как не измениться… Хотя, может, и не очень…
— А было-то… Глухие таежные места, старые томилки разбросаны… Для Северского завода работали, когда была домна… С отцом, помню, езживали…
Беседа течет неторопливо, то замрет, то оживится, журчит, как лесной ручеек.
— Можно закрутить? — спрашивает Николай Дмитриевич, показывая головой на шкаф с патефонными пластинками. Там их, по его справке, без малого семьсот штук.
— Давай, — соглашается Павел Петрович.
На полчаса слово предоставляется патефону. Все молчат, слушают. Под конец разгорается спор: кто лучше поет арию из «Продавца птиц» — Брайнин или Демьянов? В коллекции Николая Дмитриевича есть оба. Чтобы разрешить спор, ставят сначала одного, потом другого. Патефон выпевает: «Мой любимый старый дед прожил сто семнадцать лет…» Павел Петрович шутливо восклицает:
— Эге, значит, мне еще пятьдесят семь осталось. Прекрасно!
Поет Демьянов ту же арию: «…прожил семьдесят пять лет…» Павел Петрович недовольно хмурится:
— Что это? Надувают!.. Хуже этот поет!
Время далеко за полночь. Николай Дмитриевич включает радиоприемник. Репродуктор трещит, грохочет, порой один сплошной гул. «Как пятитонка», — замечает Павел Петрович.
Несмотря на эти помехи, два друга долго вечеруют около приемника. Выслушав последние известия московские, настроились на какую-то далекую станцию, передающую музыку, покуривают и неторопливо перебрасываются словами, вспоминая о тех временах, когда оба были в одной школе — один учителем, другой — учеником. Павел Петрович охотно вспоминал о своей прошлой работе в качестве народного учителя и вообще все, что было связано с этим.
— Встречаю как-то на плотнике в Свердловске двух женщин. Одна — дама, располневшая, другая — моложе. Пожилая идет, на меня заглядывает, молодая ей говорит: «Что ты, мама!» А та подходит и спрашивает: «Павел Петрович?» — «Я», — говорю. «Вы меня не узнаете?» — «Нет». — «Я — Перова». — «А, узнал!» Сделал вид, что узнал… Раз «Павел Петрович», — значит, бывший ученик или ученица…
Голова его — неиссякаемый источник воспоминаний, наблюдений всякого рода, совершенно неожиданных подчас высказываний и выводов. Он все время размышляет над литературными проблемами и тут же, словно бы невзначай, роняет критическое замечание в адрес инженеров от радиотехники, которые никак не придумают, как избавиться от помех: «Пора бы». А через минуту: «Ну да, когда не знаешь, всегда кажется легко». И спустя еще какое-то время, в той манере, которая была так характерна для него (не поймешь сразу: порицает или соглашается, шутит или говорит серьезно): «Вот про нас говорят тоже: плохо пишем… А попробуй-ко, напиши!»
Любит музыку; джаз, на который было настроился Николай Дмитриевич, нравится ему меньше, даже совсем не нравится, зато симфоническую, особенно оперную, музыку и пение слушает охотно…
Искусство было близко Павлу Петровичу во всех формах. Он аккуратно смотрел все новые постановки в театрах Свердловска, часто бывал в опере. Нередко придешь на какой-нибудь спектакль, идущий на сцене уже давно и, казалось бы, не представляющий особого интереса, и вдруг видишь в первом ряду знакомую бороду, слышишь привычное покашливание. Павел Петрович любил театр и с неизменным спутником своим, женой Валентиной Александровной, часто посещал его.
В беседах с литературной молодежью Павел Петрович всегда подчеркивал важность, необходимость для писателя много ездить, смотреть, впитывать в себя, вдумываться в увиденное, советовал больше, как можно больше читать. Сам он читал необыкновенно много (несмотря на скверное зрение, ухудшавшееся год от года) и нередко то, о чем другому в голову не могло прийти. Как-то встретились на улице: в руках у Павла Петровича томик — только что из магазина. На вопрос — что, или, вернее, кто это? — ответил: «Чосер. Стихи. — И добавил, как бы оправдываясь: — Надо». Это «надо» прозвучало как «Писатель обязан все знать».
Ночь, а он и не помышляет о сне… голова ясна, мысли глубоки и оригинальны. Интересно следить за ходом рассуждений. Еще Пушкин говорил: «Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная…» Готов сидеть с таким собеседником хоть до бесконечности. Каждая минута общения с ним обогащает тебя новыми знаниями, раздвигает рамки чувствования жизни, учит правильно понимать многие явления!
Беседовать с таким человеком — наслаждение.
* * *
Наша последняя поездка — на Марков камень.
Долго думали, на чем ехать: на лошади или на автомобиле? На лошади — долго, на машине, говорят, не проехать. Набрались храбрости и решили не изменять своей «антилопе-гну».
С каждым километром верный газик уносит нас все дальше в глубь леса. Глушь невообразимая. Вот уже полчаса, как расстались с лесобазой и не повстречали ни одной живой души. Дорога идет, как в коридоре, между двух стен леса. Сначала был березник. Машина свернула направо. Неожиданно пошел сосняк. Местность слегка всхолмленная. Лес как бы стремится сгладить неровности земли: в низинах он выше, тянется вверх, на вершинах холмов — принижен, не так густ.
Напрямик проехать из Полевского к Маркову камню невозможно — болота. Приходится делать объезд, что в два с лишним раза длиннее. Сегодня мы забираемся уже за пределы Полевского района: Марков камень ближе к Сысерти, чем к Полевскому. Но все это — территория бывшего Сысертского горного округа. А наше путешествие можно было бы смело назвать путешествием в прошлое: так много старины встречаешь здесь на каждом шагу.
Дорога разветвляется. Куда ехать? Взяли наугад влево. Едем-едем, и даже спросить не у кого, правильно ли едем. Шофер неожиданно заявляет:
— Правильно.
— Почему?
— Трактор шел.
Верно, на земле видны следы гусениц. В какую глухомань только не идут эти следы!
Выехали на открытое место. Над давней вырубкой подымается молодая березовая поросль. Сзади стена леса. Далеко впереди — тоже. А вправо и влево далекая перспектива — холмы, холмы и холмы… с пушистыми от нежной зелени склонами и плоскими вершинами, на которых белеют округлые камни, точно кости вымерших животных.
Стоп! Дорогу пересекла полоса воды. Неужели глубоко? К счастью, оказалось не больше дециметра. Шофер «дал газу», и машина, подняв из-под колес каскады брызг, вынеслась на пригорок. Дорога резко свернула в сторону, и… из-за поворота на третьей скорости вылетела встречная трехтонка. Мы уцепились за борта, шофер закусил губу так, что она сразу сделалась белой, резко затормозил, переключил молниеносно скорости, крутанул баранку, отчего газик резво прыгнул в сторону, чуть не задев радиатором кусты. Водитель встречной машины рванул свой автомобиль в другую сторону, и мы пронеслись мимо друг друга на расстоянии каких-нибудь десяти — пятнадцати сантиметров. И все это — в течение двух-трех секунд! В следующее мгновение встречная машина скрылась из вида, и только медленно оседавшая на дороге пыль напомнила о едва не произошедшем столкновении. Шофер облегченно вздохнул и сказал:
— А ведь
